Пелагея, запевшая русские народные песни в четыре года, в пять признанная вокальным вундеркиндом, в девять ставшая «Лучшим исполнителем народной песни в России 1996 года» на конкурсе «Утренняя звезда» и участницей Международной программы ООН «Новые имена планеты», в десять именовавшаяся в СМИ не иначе как «Национальное достояние России», в одиннадцать исполнившая сольный концерт на встрече глав Франции, Германии и России, в двенадцать участвовавшая в программе Хосе Каррераса, создала свою группу в тринадцать лет.
В семнадцать Пелагея сделала концертную программу, в которой смешала свою традиционно-сибирскую манеру исполнения с причудливо мутировавшими регги и психоделом.
Сейчас, в 19 лет, она готовит новый альбом, обещающий множество экспериментов. На вопрос, не боится ли выдать совершенно некоммерческий продукт, с улыбкой отвечает, что уже может позволить себе в это поиграть.
В начале начал
– Танцы? Нет! Это запрещённая тема. Это мои нереализованные амбиции.
Я всё детство мечтала танцевать. В три года, когда я ещё не пела, мама привела меня в балетную школу. Ей сказали: «У нас взрослые балерины весят меньше, чем ваша девочка» (смеётся).
Теперь мечта о танцах реализовывается только на дискотеках и редко.
Даже если ничего не стану есть, я все равно буду такая (Надувает щеки). Поэтому я решила: ну и ладно, мне же нужно наполнение для сарафана.
– Почему народные песни?
– Изначально мы с мамой решили, что это менее травматично для голосовых связок.
У меня никогда не было таких пафосных целей: например, во что бы то ни стало спеть в «Альберт-холле». Ну да, сыграли мы в Альберт-холле (Лондонский концертный зал, один из самых престижных) и на Трафальгарской площади – это прекрасно.
Я хочу, чтобы, грубо говоря, людям моего поколения стала интересна русская музыка.
– Вы серьёзно?!
– Абсолютно.
Нормальный человек, который видит в телевизоре женщину в кокошнике, сразу переключает. И я тоже переключу, если увижу.
Но благодаря тому, что у меня появилась возможность изучать русский фольклор, я теперь знаю, что его не стыдно слушать. Это очень красивые песни.
Я поездила по миру. Мне не нравится то, что происходит у нас на сцене, и у меня есть возможность это изменить.
– Такую ношу на себя взвалили.
– Я ж не одна, нас – группа, да и на «Нашествии» был прекрасный этнический блок.
– А как вы расслабляетесь?
– А я не напрягаюсь.
В середине середин
– За столом я не пою. Никогда и нигде. Я выбираю друзей, которые не просят меня спеть за пьяным столом...
– Что вы вкладываете в песни, которые исполняете?
– Всё.
В моём репертуаре есть песня «Не для меня», которую в фильме «Пять вечеров» пытается напеть герой Любшина. Я пою её как «Не для тебя» – я же девочка. Эта песня, кстати, ещё страшнее звучит так, когда «не для тебя». Услышала я её у казаков в Чите, на каких-то посиделках.
Когда я начала её учить, прям ревела-ревела, впадала в истерику. Так бывает со многими моими песнями, и зависит это и от песни, и от того, что я туда вкладываю.
Или вот ещё одна очень сложная болгарская песня, на болгарском языке и с болгарской гармонией. Я её не могла выучить очень долго. А надо было быстро. И я как-то ночью часов 10 слушала только эту песню, не спала, слушала, слушала, слушала. Она не запоминалась, не запоминалась, не запоминалась. И в какой-то момент, на сотом, наверное, прослушивании я выключила и начала сильно-сильно реветь. У меня случилась истерика. Поставила ещё раз – и сразу запомнила, она «легла». С тех пор это моя любимая песня.
– И что же можно вложить в песню, не зная её смысла, текста?
– Всё, что угодно. Я вкладываю смысл не в слова, а в мелодию.
– Не боитесь не совпасть?
– Нет, не боюсь. Я же не говорю: то, что я делаю – это истина в последней инстанции. То, что я делаю – это то, как я вижу, как может звучать сегодня народная музыка, как молодые люди сейчас могут это петь.
– Явные неудачи были?
– Один раз я спела фальшиво. Перед примерно тридцатью президентами.
Это было на концерте на 300-летие Петербурга. «Скорпионс» представляли Германию, Эмма Шаплин представляла Францию, Лучано Паваротти представлял Италию, а я представляла Россию.
У Лучано упал микрофон. Там был ужасный ураганный ветер, который сбивал микрофоны. Когда я выталкивала звук, чтобы петь, тут ещё приходилось вместе со звуком выталкивать этот ветер. Звук от «мониторов» тоже уносило ветром, я просто себя не слышала. Я пела с оркестром, дирижёр махал мне палочкой, что, типа, «ага, всё хорошо». Передо мной сидело тридцать президентов со своими жёнами и летала камера. Больше я не видела и не слышала вообще ничего. Было очень холодно, я вышла за кулисы, там стояла мама с пледом, я у неё спросила: «Я в той тональности спела?» Она ответила: «Ну приблизительно». Это был стресс, очень сильный стресс.
Но помню, что когда я пела, сама себя не слыша, я тогда плюнула на всё и решила: «А в другой тональности, так в другой. Ну, не спою я больше никогда и нигде, – что же, это будет моя последняя песня».
В конце концов
– Ну и как вы видите себя на эстраде и эстраду в себе?
– Я не буду работать по специальности. Я буду петь.
У меня диплом актрисы эстрадного жанра. Моё второе образование – психологическое – должно мне в этом помочь. На сцене происходит очень много всяких психологических штук, например, тот же контакт со зрителем, которые мне хочется объяснить.
– Людей любите?
– Да. Хотя и немножко их боюсь. Например, я боюсь ездить в метро. Думаю, что это связано с тем, что вокруг меня всегда очень много разных людей, чужих, которые питаются, естественно, моими «выплесками». Когда ты на сцене, ты их контролируешь, управляешь ими, а когда ты такой же, как все, становится очень страшно. А вообще я люблю людей – когда они не представляют для меня опасности.
Профессия психолога нужна ещё и потому, что нужно иметь тыл. Ведь профессия певицы очень шаткая, а я, кроме того, как петь, ничего не умею.
– Если голос пропадет, что тогда?
– Не знаю, посмотрим. Выйду замуж, рожу детей. Я очень этого хочу. Буду счастлива и буду стирать носки. Главное, чтобы носки были любимые.
– Что сейчас у вас происходит в этом плане?
– Ах, что происходит с мужчинами в этом мире!
У меня случился выброс принца из моей жизни. Дырка. Вместо принца – дырка. Был такой, на белом коне, очень смешной принц. Поскакал-поскакал рядом со мной, а потом пуф – и всё. Три года скакал – я очень постоянная девушка. Пару раз я хотела его убить, но в остальное время я очень его любила. И сейчас – «я свободен».
И принца больше не будет. Он должен быть один в жизни. И я боюсь, что он уже от меня ускакал.
– Вы максималистка?
– Иногда чересчур.
– Это вопрос возраста или уже свойство характера?
– Наверное, уже свойство характера. Я себя оправдывала возрастом, пока недавно мама не сказала: «Ты никогда не изменишься».
У меня началась паника. Ведь я всегда думала, что все мои «фишки» пройдут, и я стану умной взрослой женщиной, буквально года через два. А мама мне сказала: «Ты, конечно, повзрослеешь, поумнеешь немножко, но костяк твоих переживаний, твоего отношения к жизни – он такой и останется». Я подумала: «О, господи! Вот так вот всю жизнь?!»
Я подумала, что хотя бы кандидатская степень спасёт меня, и я стану взрослой женщиной, мудрой. На что мама посмеялась и сказала: «Конечно-конечно». Видимо, нет.
Я не депрессивный человек. Хотя всё, что со мной происходит, – это удачи от меня малозависящие, счастливые стечения обстоятельств. Ведь то, что я сижу сейчас с вами, – это тоже определенная удача. И если положить на одну чашу весов мои проблемы, а на другую – мои счастливые удачи, то удачи сильно перевесят.
А проблемы – они никому не нужны, лучше их попросту не иметь. Нужно помнить об этом и не привыкать к хорошему, потому что сегодня хорошее есть, а завтра его нет.
Лия Телипман.