Гулким набатом ворвался воскресный день 22 июня в Сталинград, как и во все города и сёла нашей, тогда необъятной, страны, вмиг проведя горькую черту между вчерашней мирной жизнью и войной. И хотя наш город был далеко от границы, её обжигающее дыхание сразу наложило свой отпечаток на посуровевшие лица сталинградцев.
…22 июня 1941 года. Далеко за полночь. Горит свет лишь в кабинете первого секретаря Сталинградского обкома партии А.С. Чуянова. Алексей Семёнович с тревогой ждёт звонка из Москвы. Как там на западной границе?
Ещё вчера, 21 июня, Чуянов отправился с семьёй на дачу в Латошинку. Посреди ночи позвонил начальник областного управления связи Богословский. Сообщил, что в эту ночь особенно интенсивно идут перелёты наших тяжёлых бомбардировщиков через север области. Неужто скоро война?..
Чуянов и сам тревожился не меньше начальника управления связи.
А утром, чудесным, солнечным и несмотря на ранний час уже жарким, когда Чуянов с семьёй плескался в волжской воде, его снова позвали к телефону. Голос Богословского дрожал, он даже заикался от волнения. Говорил тихо, словно боялся, что их подслушают: «Алексей Семёнович, в 12 часов дня по радио будет передано важное правительственное сообщение…»
— Что случилось?
— Алексей Семёнович… Голос собеседника запнулся, стал дрожащим. — На западной границе бомбят наши города. Бомбят Киев…
— Ты думаешь, что говоришь?! — секретарь обкома повысил было голос, но тут же осёкся. Сердце ухнуло тревожным набатом: «Война! Нужно немедленно ехать в обком».
Но как на грех ни одной машины, он сам отпустил шофёра до обеда. А до обкома почти двадцать вёрст. Пока доберёшься туда… Хотя почти весь руководящий актив здесь, в Латошинке. Рассказать всем? А вдруг это провокация?
Чуянов позвал председателя облисполкома Зименкова. Потомственный хлебороб, в прошлом лихой боец Чапаевской дивизии, рослый, загорелый, бритоголовый Иван Фёдорович был человеком решительным и надёжным. Ему-то можно доверить любую тайну.
— Ну что там ещё? Опять какие-то дела в выходной день, — ворчливо посетовал предоблисполкома.
Известие ошеломило его: «Значит, война…»
В 12 часов дня все, кто был в Латошинке, собрались у репродуктора. Как кувалдой, било по головам выступление Молотова. Он, ближайший сподвижник Сталина, заикался больше, чем обычно, с трудом находил слова.
«Надо скорее в город, поднимать людей», — стучала в висок одна мысль. Но как на грех машины всё нет.
Чуянов, Зименков, другие руководители области и города решили отправиться в путь пешком. Не пройдя и двух километров, встретили мчащийся навстречу обкомовский «бьюик»…
У здания обкома уже толпились члены бюро, обсуждая правительственное сообщение.
Чуянов, кивнув на ходу, ворвался в свой кабинет. Срочно по ВЧ связался с Москвой.
— Ждите указаний… — это всё, что смог сказать ему секретарь Сталина Поскребышев.
Дав распоряжение всем членам обкома немедленно отправиться на предприятия города, Чуянов достал из несгораемого шкафа пакет с надписью: «Вскрыть при объявлении войны». Содержимое пакета повергло его в изумление. В нём за пятью сургучными печатями первый секретарь обкома прочёл элементарное наставление, безнадёжно устаревший мобилизационный план на случай войны.
Горькие размышления прервал звонок телефона. Он потом не умолкал до позднего вечера. Звонили секретари городских и сельских райкомов с одним и тем же вопросом: «Что делать?»…
Позвонил областной военный комиссар Куксов. Доложил, что тысячи сталинградцев осаждают военкоматы. Настроение у всех боевое, требуют немедленно отправить на фронт. Уже объявлена мобилизация военнообязанных 1905-1918 годов рождения…
Все на борьбу с врагом
Стало уже светать за окном обкомовского кабинета. «Видно, из Москвы так и не позвонят. Надо ехать домой, успокоить близких», — подумал Чуянов.
Следующий день с утра он пробыл на предприятиях, где шли многолюдные митинги. Все были настроены решительно: дать немедленный отпор вероломному врагу.
Второй день уже шла война, гибли тысячами красноармейцы, горели наши танки, «краснозвёздные» самолёты врезались в землю. Толпы беженцев брели по дорогам войны, ревел брошенный скот. И над всем этим с завыванием заходили фашистские самолёты. И вздымалась от взрывов земля, и солнце застилал чёрный дым, сквозь который слышались крики и стоны обречённых.
На проводе Москва
В Сталинград наконец стали поступать директивы: срочно наладить военное производство на заводах. Но и без этих указаний из Москвы в городе шла перестройка на военный лад. Было принято решение о создании 8 истребительных батальонов в Сталинграде и по одному в каждом районе области. На них возложены задачи борьбы со шпионами и диверсантами, охрана важнейших объектов. Создан штаб местной противовоздушной обороны. Сталевары и прокатчики «Красного Октября» уже перевыполнили все планы, мыслимые и немыслимые. Но Москва требовала дать стране ещё больше высококачественной стали, чтобы облечь в броню отступающие армии…
Как вспоминал Чуянов в своём «Сталинградском дневнике», в те дни он то и дело оправдывался по телефону:
— Да не угрожайте вы мне. Не боюсь. Уже битый не раз. На «Красном» остались одни старики да бабы. Мужиков почти всех мобилизовали на фронт… Мальчишки из ФЗО засыпают у станков… Я всё понимаю, но поймите меня и вы, в наркомате… Сталинград и так даёт много танков. Что? Да не можем мы делать их больше. Всё зависит от поставщиков, а их около двухсот. Кто-то из них оказался под немцем, кто-то на колёсах, на Урал катит… Да мы и так заняли все производственные площади вплоть до кроватных мастерских…
Но Москва слезам не верила, требуя наладить выпуск теперь уже миномётов. А Микоян вынимал из души своё: «Дайте больше тушёнки для армии». Чуянов взмолился: «Товарищ нарком, у нас консервный завод гранаты делает…»
А в это время в стане врага
Гитлер в те дни, как вспоминал потом Паулюс, был в состоянии эйфории. Особенно его развеселило переведённое ему содержание модной в РККА песни о красной кавалерии, которую Ворошилов в бой ведёт.
— Сталин, очевидно, решил, что ему предстоит новая оборона Царицына, как в 19-м году, поэтому и пугает меня своими кавалеристами. Но где же его танки и сама Красная Армия? Это блеф, чья-то нелепая шутка?
Сильно разочаровал Гитлера верный Паулюс, один из авторов плана «Барбаросса», ляпнув не к месту о всё возрастающем сопротивлении Красной Армии.
Геббельс тут же съязвил:
— Что вы, Паулюс, они же бегут…
— Да, но, отступая, они дерутся не за свои жизни, а лишь за выигрыш во времени. Наконец, есть участки фронта, где наши войска топчутся на месте.
Но Гитлер словно не слышал Паулюса, в ту пору заместителя начальника генштаба вермахта.
— О чём они там думают? Практически Советы войну проиграли, а я выиграл её за четырнадцать дней.
Боясь навлечь гнев Гитлера, вмешался Гальдер:
— Не слишком ли, мой фюрер, увлеклись Гудериан с Готом? Их танки взяли такой разбег, что наша мотопехота отстала. «Котлы» с попавшими в них русскими начинают опасное блуждание по нашим тылам. Выбивают наши гарнизоны. Жгут базы снабжения. Кстати, Гудериан уже просит подкрепления. Он чуть не попал к русским в плен…
Невероятно, но такой факт имел место. Под Слонимом рванувшиеся из окружения наши бойцы перебили всех офицеров его штаба. Гудериана спасло лишь чудо…
Известие об этом приключении танкового аса развеселило всех обитателей подземного логова Гитлера «Вольфшанце» в Восточной Пруссии. Кто-то из них бросил:
— Если бы русские решили распять Гудериана, они бы выбрали для эшафота кафедру своей Военной академии или танковой школы в Казани, где в 20-е годы он обучался танковому искусству…
Эта шутка рассмешила тогда и Паулюса. Знал бы будущий фельдмаршал, что придёт час и он, сгорбившись, как старик, в грязной шинели выйдет из подвала сталинградского универмага в сопровождении советских автоматчиков. А если бы знал, то вряд ли бы согласился возглавить поход на Сталинград, где с первых дней войны ковалось оружие Победы и зрело огромное желание быстрее разбить ненавистного врага.
Иван Барыкин.